Хирургическое вмешательство - Страница 43

Настоящее имя у Гены было такое, что после смены родной языковой матрицы на русскую он и сам не мог его правильно выговорить. Руководитель практики работал в МГИТТ по контракту. Лаунхоффер сказал сущую правду насчет международных конференций: среди национальных школ медицины тонкого тела только немецкая и русская всерьез занимались теорией. По части практики Гена не уступал самому Ящеру, но хотел большего. Москва показалась ему ближе Берлина.

Даниль направился за арку. Во-первых, он просто хотел пообедать, а во-вторых, Гена был крупный специалист по Т-моделированию, то есть созданию искусственных тонких тел. Не то чтобы Сергиевского днем и ночью мучил вопрос об адском зверинце, но порасспросить кого-то вроде Гены он при случае намеревался. Аннаэр расспрашивать не хотелось — по многим причинам.

Гена дружелюбно вскинул ладонь.

— Я тут еще сижу, если что, — сказал он, жуя. — У меня следующая пара пустая.

— Да я девушек не приглашал, если что, — отшутился Даниль.

— А жаль!

Даниль ушел и вернулся с полным подносом.

— Ну, — панибратски изрек Гена, — рассказывай, йопт.

Сергиевского всегда занимало, разыгрывает Гена рубаху-парня или и в самом деле таков. Он даже для первокурсников был «Гена» и «матерщинник».

— Я документы относил, — ответил Даниль, принимаясь за салат. — И стипендию получал. А так я тут и не бываю почти, только разве у Лаунхоффера в лабе.

— Чего Ящер рассказывает? — непринужденно поинтересовался Гена.

Даниль не сразу понял, что услыхал кличку вместо имени, а поняв, несколько съежился.

— Ладно тебе, а то он не знает, как его называют! — захохотал Гена. — Его как-то на экзамене один страдалец Ящером Юрьевичем в глаза назвал. Оговорился со страху.

Даниль поперхнулся и вытаращился:

— Ящер съел его печень?

— Да ну! — Гена сверкнул зубами, и его подвижное лицо сложилось в знакомую надменно-насмешливую гримасу. — «И какой же я, — говорит, — по-вашему, ящер? Диплодок или велоцераптор?»

— Тираннозаурус Рекс, — пробормотал Даниль и вспомнил, как защищал диплом.

…Лаунхоффер крайне не любил присутствовать на мероприятиях, бессмысленных для него лично. На защитах он бывал либо индифферентен, либо зол, потому что являться приходилось просто для требуемого по протоколу количества преподавателей-специалистов. Ожидая своей очереди, дипломник Сергиевский утвердился в мысли, что его курсу исключительно повезло: Ящер рисовал в блокноте и не проявлял интереса к происходящему. Председательствовал сам ректор, человек терпеливый и снисходительный, рядом с ним сидела ласковая Ворона, все обещало хороший финал.

И надо же было Алисе аккурат перед выступлением Даниля, в пятиминутный перерыв, подойти к Эрику и отобрать у него блокнот. «Дети так стараются!» — послышался ее строгий шепот.

Презабавное, конечно, было зрелище: Лаунхоффер, тираннозавр недоумевающий и обиженный. Он так растерялся, что потянул из кармана сигареты, но Ворона тут же отобрала у него и их. Сокурсники, успевшие прорваться за финишную прямую, начали с понимающим видом перемигиваться. Данилю было совсем не смешно.

Эрик Юрьевич безнадежно пожал плечами и сложил руки на столе. Сначала Сергиевский заикался от робости, но потом понял, что грозный профессор попросту спит с открытыми глазами, и успокоился. Он сказал все, что положено, выслушал рецензентов, ответил на вопросы и уже, тихо побулькивая от облегчения и щенячьего счастья, готовился объявлять благодарности; в последний раз Воронецкая произнесла официальным голосом: «Больше вопросов нет?»..

Ящер проснулся.

— У меня есть вопрос, — сказал он и выдержал мхатовскую паузу, во время которой по залу пронеслась осязаемая, как сквозняк, мысль: «завалит». — Один.

…Даниль помотал головой: память продрала мурашками по хребту.

— Угу, Рекс, — подтвердил Гена. — Так что он про конференцию говорит? Я репортаж видел, но разве ж что толком скажут?

— А материалы разве в Сеть не выложили? — удивился Сергиевский.

— Нет еще.

Даниль тоже видел тот репортаж, по какому-то из интернет-каналов. Секунды четыре в окне медиа-плеера Лаунхоффер, приглашенная звезда, читал свою лекцию; передача была сама по себе короткая, и несколько секунд могли означать нечто весьма важное или знаковое. Кадры действительно казались режиссерскими: светловолосый, светлокожий, светлоглазый, огромного роста человек над белой кафедрой, перед занимающим всю стену экраном со схемами и строчками формул. Что-то имперское грезилось, из эпохи Киплинга и бремени белых.

— Говорит, сплошное мелкотемье, — пожал плечами Даниль. — Ругается.

Гена издал нечленораздельный звук, означавший понимание.

— Слушай, Ген, — сказал Даниль, неуютно поерзав на стуле. — Я тут у тебя кое-что спросить хотел. Ты в курсе насчет зверинца?

Гена изумился:

— Да тут даже уборщицы в курсе!

— Я не про то, — Даниль помолчал. — Чем он занимается?

— Зверинец? — подвигал бровями Гена.

— Лаунхоффер.

Гена замолк, перекинул хвост вороных волос на плечо и подергал; потом сунул руку в карман и достал подсолнуховое семечко.

— Общей теорией всего занимается. — Он пошутил, но прозвучало это так, будто могло быть правдой. — Данька, ты ж сам у него диссер по динамике сансары пишешь. Вот он ею и занимается. Генезисом сансары, в частности, и генезисом тонкого плана на планете Земля вообще.

Раскосые азиатские глаза Гены сузились, семечко, уютно легшее у него в ладони, дрогнуло, лопнула черная скорлупка, и на свет показался мягкий белесый росток. Даниль смотрел. Только что Гена говорил словами, а теперь говорил иначе, и перебивать его Сергиевский не собирался.