Хирургическое вмешательство - Страница 37

Жень захихикал и вытащил из-за пояса джинсов названный предмет — дико выглядящий ублюдок средневекового кинжала и тюремной финки. Ксе мало что понимал в ножах, но ощущение было именно такое. Он видывал в магазинах подарков богато украшенные кинжалы, но у них были слишком гладкие, какие-то ненастоящие лезвия, а этот нож побывал в работе… ритуальный жреческий нож. Шаман успел отогнать мысли о том, кого им резали, но по спине все же скатились мурашки.

Божонок хищно улыбнулся и щелкнул ногтем по лезвию. Задрав свитер с майкой, воткнул нож себе в живот, между верхними квадратиками недетского пресса; откинул голову, и медленно, ровно дыша, загнал его до конца.

Нож исчез вместе с рукоятью — казалось, растворился от соприкосновения с кожей.

— Твою мать, — оторопело сказал Ксе.

— Одним меньше, — заключил довольный Жень. — Эх, жаль, других адептов не было…

— Это как? — спрашивал шаман, моргая. — Это что?

— И достают их тоже оттуда, — коротко объяснил Жень. — Для каждого. Типа именной.

— Он больше не адепт? — озарило Ксе.

— И не жрец. И не контактер.

— Дела… — на мгновение шаман посочувствовал мужчине в черном пальто, которому придется теперь учиться жить заново, слепоглухонемым калекой…

— Приссал мужик-то, — оскалился божонок. — Еще не всякий отдаст.

Ксе понимал. Его собственный дар был воспитан тяжелыми тренировками и долгим учением, звание шамана не отнималось вместе с каким-то предметом, но если представить, что его все же можно утратить… Ксе предпочел бы умереть шаманом. Инициация оставляла на тонком теле очень глубокий отпечаток, и лишившись ее, Ксе рисковал бы переродиться вовсе без способностей к контакту.

— Они потеряли одного адепта, — вслух подумал он. — И нового не будет.

— Ага.

— Ты его все равно что убил.

— Ага. Тоже неплохо.

— Поэтому они и не хотят посылать посвященных, — заключил Ксе. — Жень, и все-таки, сколько их должно было быть, чтобы ты проиграл?

Божонок с недоумением на него воззрился.

— Нисколько. Ксе, ты чего?

Ксе понял, что понял что-то не так и несколько сконфузился.

— Жень, — сказал он обреченно. — Я шаман. Я не жрец и не теолог. Я не понимаю, что ты делаешь, и что вообще происходит, тоже не вполне понимаю. Тупой очень, прости уж.

— А чего не спрашиваешь? — Жень радостно засмеялся и покровительственным жестом потрепал Ксе по макушке — точь-в-точь как Дед Арья самого божонка. — Я же объясню.

— Я спрашиваю. Только, как видишь, невпопад.

— Ксе, они не собирались со мной драться, — сказал Жень, усевшись по-турецки. — Меня нельзя победить, понимаешь? Я бог войны! Чтобы меня победить, надо уничтожить Россию, целиком в натуре, чтоб ее не стало, чтоб память только в учебниках осталась. И еще я от передоза умереть могу, не как физтела умирают, а как души распадаются. И все. А с этим телом можно что угодно сделать, я все равно воплощусь. Им надо, чтобы я принял их как своих жрецов. Хотя бы одного их них. И этот тип до последнего добивался, чтобы я его принял. Понял теперь? А потом он бы мне кровавую вкатил, да хоть себе бы вены вскрыл ножом этим, и полный писец.

— А теперь? Что они теперь делать будут?

— Не знаю. — Жень помрачнел, уставился в пол. — Они хитрые, падлы. Особенно верховный. Если бы тогда вместо тебя я правда на жреца нарвался, меня бы просто в машину посадили и в храм увезли, а там психологам сдали, чтоб мозги промыть. А теперь хрен им. Но они по-всякому докапываться будут, это к гадалке не ходи. У них выхода нет, — бог вздохнул. — Будут докапываться, пока я не соглашусь. А мне однажды придется…

— Почему? — встревожился Ксе.

Голова подростка опустилась так низко, что шаман видел одну встрепанную макушку; Жень засопел, водя пальцем по ковру, встряхнулся, сложил руки на коленях.

— Жень…

Тот вздохнул, покосился на дверь и выговорил — тихо, с мучительным детским стыдом:

— Потому что… потому что мне правда нужен жрец.

Ксе сидел в полулотосе и любовался стеной: обои были в цветочек. Думал он про Деда, о том, как не вовремя старик укатил в свой антропологический Мюнхен, оставив злосчастного ученика наедине с целым полком проблем. Да, Матьземля просила не Арью, а Ксе, но задача была не для него, не по его силам. Безмозглой богине этого не объяснишь, да и все равно ей. Взнуздала, вези теперь; вот счастья-то привалило… «Любит она тебя, дурака, — сказал Арья. — Только радостей от той любви ждать не стоит». Чугунная истина Дедовых слов давила на плечи ярмом.

Шаман глубоко вдохнул и закрыл глаза. Слишком о многом стоило поразмыслить, и оттого размышлять не хотелось вообще. На площадке Льи, среди неслышимой «песни», погружаться в стихию было физически сладко: точно мама, по известному присловью, все ж таки родила тебя обратно, и не стало ни труда, ни мыслей, ни бед. Богиня приняла Ксе, как гладь осенней воды принимает опавший лист; погружение походило на долгий полет в прозрачной утренней стыни, а потом мысли Земли коснулись души мгновенной прохладой, заструились лесным ручьем и понесли — далеко, далеко… Ксе не засыпал, но это могло заменить недополученный сон.

У него было два часа.

Жень клятвенно пообещал, что не будет мешать, ушел на кухню и действительно сидел там тихо. Но дом не мог похвалиться звукоизоляцией, а Лья не ставил стеклопакетов: на верхних этажах ходили и окликали друг друга люди, за окнами взрыкивали моторы старых машин — и в сердце идеального согласования это странным образом не раздражало и не тревожило.